В ту пору пришел в Исландию голод, какого еще не бывало. Совсем не ловилась в море рыба, и почти ничего не выносило на берег. Так продолжалось многие годы.

Сага о Греттире, ХII

То, во многом случайное, обстоятельство, что международный (будем осторожны со словом «мировой») финансовый кризис начался обрушением жилищной пирамиды в Соединенных Штатах – представляется весьма символичным. Ведь в самом банальном учебнике английского поговорка «Мой дом – моя крепость» жестко увязана с менталитетом англосакса. Таким образом, удар был нанесен по одной из казавшихся незыблемыми основ американского общества, которая сначала была сделана зыбкой с помощью политики сверхдоступного кредита. Кризис на рынке недвижимости как отраслевая проблема – не новость для Америки, в начале 80-х тоже происходило нечто подобное. Но как много изменилось за последние тридцать лет!

Небесспорно – однако, Фрэнсис Фукуяма в недавней статье «Крах Америка Инк» констатирует не только конец эпохи Рейгана, в которую он объединяет четыре последних президентства, но и кризис американских ценностей, основного «метафизического» экспорта США, не в последнюю очередь создающего условия для экспорта всего прочего. О каком кризисе ценностей говорит Фукуяма? Неужели право на «поиск счастья», на частную жизнь («mind your own business»), на суд равных, на легитимное правительство, на свободу слова и совести – устарели? Рискну высказать мнение, что дело в другом – Америка сделала серьезный крен в сторону от этих ценностей, в разной степени этот процесс заметен во всем западном мире. Должен заметить – пионер-протестант из переживавшей одну волну насилия за другой Англии, его предшественники на просторах Нового Света, голландец с медалью «Лучше Турок, чем Папа» на шляпе и французский гугенот – с ужасом отшатнулись бы от современной Америки и Запада в целом, и вовсе не в силу «технологического шока».

Сам Крайний Запад стал тем, от чего они бежали из Европы: язычества, порока, неравенства, несправедливости. Ведь само явление трансформации среднего класса в социальный слой, живущий в кредит – полностью противоречит протестантской этике, создавшей могущественные державы Запада: Голландию, Великобританию и Соединенные Штаты. Суд, из которого богатый убийца уходит героем – как это далеко от прародителя «англосаксонского права», исландского тинга[1], с которого мог уйти свободным и нищий, но справедливый мститель, а вот коварный крючкотвор подвергался обструкции. Телеобраз вместо живого политического лидера, избирательная масса вместо поддержки масс – как все это прокралось в цитадель демократии и правосознания? Ради справедливости подчеркну – инстинкт самосохранения толкнул десятки миллионов американцев к избирательным урнам, сделав президентом потенциального реформатора Обаму, боровшегося за власть настолько отличными способами, насколько это вообще возможно в постпротестантской системе координат. Но говорить о реальном содержании будущих изменений в результате этих выборов весьма рано, неизвестно станет ли Обама новым Рузвельтом или, к несчастью, новым Картером. Возможно, развитие западной цивилизации приобрело непреодолимо противоречивый характер, и то, что представляется нам проблеском надежды, «отверзанием» пространства для позитивных изменений, на самом деле – лишь прелюдия? Эти вопросы сегодня волнуют многих, правда, приоритеты и ответы расставляются в зависимости от масштаба мышления.

Тезис, который я выдвигаю в этой работе, звучит так: международный финансовый кризис с эпицентром в Соединенных Штатах, впервые с 1929 года угрожающий погрузить мировую капиталистическую экономику в рецессию, а затем – и в депрессию, проистекает из упадка морали в крупнейших западных государствах, приобретшего системный характер в исключительно тепличных геополитических и международно-торговых условиях 1990-2000-х гг. Сама по себе Америка, даже при самом лучшем управлении – не будет способна справиться с этим упадком, а мы присутствуем сегодня  в событийном потоке, устремившемся к точке бифуркации, из которой человеческая цивилизация либо выйдет с другим, нежели сегодня, лицом, с некой новой парадигмой политического, экономического и идеологического бытия, либо не выйдет вообще.

Сразу должен сказать следующее – хотя избранная тональность и созвучна пафосу обличителей капитализма и демократии даже как идей вообще, я, признавая справедливость и актуальность многих упреков в сторону єтих алгоритмов, осторожно отношусь и к консервативному, и к марксистскому фундаментализму. Я не пытаюсь в этом месте поставить какой-то флажок или «дисклеймер» – пресловутый «вашингтонский обком» сегодня мало чем отличается от обычного обкома в последние дни существования СССР, поэтому награды и поощрения «из-за океана» уже значимы не больше, нежели акции «Леман Бразерс». Конечно, читатель вправе упрекнуть меня в присущем славянским в частности и европейским в целом интеллектуалам заблуждении: «идея была прекрасной, исполнение – ужасным». Однако, если мы перелистаем Эммануила Валлерстайна, то увидим, по крайней мере, вот что: системные процессы имеют античеловеческую логику как таковую, эпохи, когда что-то зависит от той или иной формы влиятельных групп и людей (политиков, интеллектуалов, предпринимателей и т.д.) весьма редки и коротки. Это эпохи перехода.

А ведь марксизм и консерватизм одинаково отвергают свободную волю – «правильный» консерватор обязан, надо думать, верить в то, что человечество развивается от лучшего («состояния рая»), к худшему, прогресс – это, по сути, спуск. Правоверный марксист мыслит формациями и массами, общественный процесс для него – всегда логичен, ведь идея о революционной партии, которая способна переломить ход событий, возникнув в других условиях, нежели развитой капитализм – во многом ленинская модификация. Таким образом, рассуждения в рамках детерминизма о том или ином развитии дальнейшей мировой истории, с позиций участника, а не бесстрастного наблюдателя, а также ретроспективные исследования этого рода, имеют, в моем понимании, ограниченное пространство для маневра и еще более ограниченную применимость. В таком случае, если исследователь (публицист, политический консультант и т.д.) поставил своей целью обнаружить более или менее сформулированный набор «путей из» того, с чем мы сегодня столкнулись, он неизбежно пользуется представлением о свободной воле, вмещающим определенный «революционизм». Или убежденностью в том, что выступает инструментом высших сил.

Возможно, я утрирую. Но ждать, созерцая, выполнения всех условий для революции, которую теория о ней обрекла быть успешной --  Что касается «тихой умиротворенной радости» которой консервативные утописты имманентно наделяют союз светской и церковной власти, то, на мой взгляд, для веры в эффективность этой конструкции (охранительской «батюшковщины»[2]) нужно быть еще более наивным идеалистом, нежели «патентовано» наивный и идеалистический либерал. Иными словами, я согласен с тем, что полностью правомерными вариантами дальнейшего хода событий мировой истории может стать установление марксистского или консервативного мирового порядка в разных модификациях, формах (возможно, весьма экзотических!), но как оптимальный я этот путь не рассматриваю, поскольку разочарование в капитализме и демократии уже не раз имело место, но по моему глубокому убеждению, они являются неотъемлемой частью некой эволюционной схемы, схемы цикличной и спиральной, по которой развивается человеческая цивилизация. Сокращаются ли циклы спирали, приближая Армагеддон, или, напротив, увеличиваются, отдаляя его – вопрос дискуссионный. Здесь у консерваторов и марксистов ответ разный – и происходит он из, как мне представляется, разной оценки человеческой природы.

Консерватор мыслит человеческую природу как изначально тварную и ценит в человеке лишь то, что внутри его природы не находится – веру в Бога и послушание Ему, отсюда и понимание общественной элиты как «рыцарства духа», отрицающего все земное и ценность жизни на земле, которая является всего лишь залом ожидания на пути в небеса, в жизнь горнюю. интеллектуалы, которые втайне считают себя светским клиром у непросвещенной паствы – также втайне симпатизируют такому порядку вещей. Марксизм, в своем русском варианте, по крайней мере, «православие без Бога» (Константин Аксаков) – считает природу человека способной меняться под направленным влиянием власти, ломающей ограничения для улучшения этой природы, ограничения социальные. Причем для марксистов именно такой процесс представляется единственно логичным, поскольку они атеисты и стремятся к раю на земле. Условия создания и существования этого рая, впрочем, предполагают новые ограничения, а именно осознанное подавление личной свободы, возникновение которой, в каждом индивидуальном случае, как десенный карман расшатывает зуб, покрывает трещинами весь «рай на Земле».

Но консервация в иерархически-сословном (консервативном) и коллективистском (коммунистическом) обществе не может быть вечной. В конце концов оно разрушается под ударами людей «девственного Хаоса», то есть варваров, либо обществ более динамичных, в которых свобода и порядок уживаются «меритократически», хотя я и согласен с тем, что со временем отбор элиты в таких обществах начинает сталкиваться с трудностями. Однако, аккумуляция этих трудностей и противоречий рано или поздно приводит к внешним поражениям и внутренней деградации общества, которые разражаются взрывом, апогеем хаоса. Но разве в результате этого взрыва  «звездного вещества» меняется, условно говоря, таблица Менделеева? По меньшей мере, весьма сомнительно. (Заранее прошу прошения у людей с физико-математическим образованием за этот полемический вывих, но более глобальной иллюстрации представить не могу). Итак, парадигма выбора путей развития человеческой цивилизации является имманентной, в ней могут законно появляться разнообразные, самые причудливые комбинации теократии-монархии, монархии-демократии, с массой переходных видов, а также типов собственности и государственной экономической политики, тоталитаризма и анархизма. Но, боюсь, даже если к нам прилетят сверхвысокоразвитые гости из другой галактики, времени, измерения – этот  набор не изменится, равно как и количество естественных отверстий в человеческом теле без вмешательства генной инженерии и медицины.

Не хочется представать резонером, поэтому, рискуя оскорбить религиозные чувства консерваторов, напомню об аргументах Лии в разговоре с Казобоном из «Маятника Фуко» Умберто Эко, приведенных в объяснение типологии человеческих верований. Вне этого алгоритма, конечно, вера – но я предпочел бы не сыпать нею в этот коктейль, поскольку даже в рамках единой религии мы можем верить в разные истины о Боге, и нет лучшего способа разделять, нежели апеллировать к догматам, ведь мы тогда должны еще дополнительно верить в откровения людей, их изрекших, а втягивание в подобную дискуссию не только контрпродуктивно per se, но и не входит в планы автора.

Итак, остановимся на том, что признаки системного и структурного кризиса западного мира и его аффилиатов, к числу которых, заметим, в разной степени и на разных уровнях относятся и Россия с Украиной, хотя и ассоциируются с капитализмом и демократией, но указывают скорее на тяжелейшие дефициты развития либеральной демократии на огромной территории, нежели на абсолютную порочность этих концепций. Должны ли были образоваться эти дефициты и, скажем прямо, извращения, заданы ли они на эмбриональном этапе? Чтобы не возвращаться к предшествовавшей дискуссии, скажу так: отчасти. Равно как склонность каждого человеческого организма к тем или иным болезням заложены в его неповторимом коде (с точки зрения консерваторов, кстати, этот аргумент в пользу «прогресса как пути в ад», поскольку Тот, по чьему образу и подобию мы созданы, по определению не мог иметь таких склонностей, а значит, этот код был в дальнейшем коррумпирован хаосом, чьим проявлением, в консервативной апологии и является свободная воля), так и в протестантизме, вероятно, «очеловечивание» веры сыграло определенную роль ...

Источник:   http://www.politics.in.ua/index.php?go=News&in=view&id=11373

Полное содержание статьи СКАЧАТЬ

архив-rar (42,6kb),  файл-doc