УКРАИНА В ПОИСКАХ ИМПЕРСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЫ (Андрей Окара, 2000 г.)

4. ТРЕТИЙ ПУТЬ – ИМПЕРИЯ

Первый и второй пути развития исходят из понимания Украины исключительно как объекта, но не субъекта геополитики: либо как форпоста России перед миром западных "цивилизаторов" (Украина как провинция), либо как форпоста западной цивилизации перед бесформенным океаном восточных азиатских "варваров" (иначе говоря, Украина как колония). Но возможно еще и третье понимание: Украина как центр напряжения культурно-цивилизационных устремлений восточноевропейской Ойкумены, как "серединная земля" Большого Евразийского Пространства. Итак, третий путь развития Украины – это имперский путь.

Часть украинской элиты видит Украину частью Запада (то ли "Новой Европы без границ", то ли относительно обособленного от остального мира Евро-Атлантического сообщества), другая – провинцией Российской империи, СССР или частью какого-то нового государства со столицей в Москве или Санкт-Петербурге. И то, и другое – определенный "духовный минимализм", поскольку обе установки смиряются с провинциальным статусом Украины, смиряются с пониманием Украины не как субъекта, но только лишь как объекта международных отношений, в обоих случаях постулируется ее периферийная идентичность (как "переднего края" для России или "санитарного кордона" для Запада).

Украинский имперский сценарий, в свою очередь, предполагает два противоположных варианта отношения к "метафизической" Москве и великорусскому началу вообще. Во-первых, антимосковское квазиимперское искушение – Киев рассматривается как полная альтернатива Москве, отождествляемой с "азиатской экспансией", "финно-туранским Вавилоном" и абсолютным злом. Подобный киевоцентризм строится на русофобии и отрицании метафизического и геополитического значения Москвы. Идеологи УНА-УНСО и Дмытро Корчинский, в частности, рассматривают последнюю как изначально враждебную силу, поэтому объединению Большого Пространства вокруг Киева, по их мнению, должен предшествовать частичный или даже полный распад России.

Иная концепция исходит из представления об уникальности как московского, так и киевского исторического и метафизического опыта, что ведет к представлению об очень сложном симбиозе – взаимозависимости и взаимодополняемости Москвы и Киева, при котором Киев – это жреческое начало, духовное первородство, лишенное в последние столетия государственно-волевого аспекта (даже козацкими столицами в свое время были Чигирин, Субботов, Батурин или Глухов, но не Киев), Москва – воплощение именно кшатрийского – волевого, военного, политического могущества. Возможно, что это основа некоего подобия "симфонических" отношений. Но несомненно, что имперская идентичность Украины означает для России определенный пересмотр результатов извечной борьбы за лидерство между Москвой и Киевом как в пределах восточнохристианской общности, так и в пределах более узкого сообщества восточных славян.

Имперская самоидентичность предполагает совершенно иное отношение к украинской культуре. С этой точки зрения наибольший интерес в ней представляют вестнические мотивы, озабоченность проблемами экзистенциального порядка, особый вариант украинского универсализма, а также отсутствие барьера между народным и интеллигентским пластами, между первозданной архаикой и "цивилизацией", значительная сохранность традиционной культуры. Совсем по-другому строится и отношение к историко-культурному наследию: византийское влияние рассматривается в качестве наиболее ценного, интересного и предопределившего всю последующую типологию украинской культуры, польско-латинское – Брестская церковная уния (1596) и иезуитская экспансия – как попытка смены цивилизационной парадигмы. Концепция украинского литературного языка пересматривается в сторону терпимого и даже положительного отношения к церковнославянской и староукраинской книжной лексике.

5. "ВТОРОЙ ИЕРУСАЛИМ" И "ТРЕТИЙ РИМ"

И Киев, и Москва в поисках собственной сакральной идентичности неоднократно "примеряли" на себя идеологемы и Иерусалима, и Рима. Еще во времена древнерусского государства существовали проекты "уподобления" Киева Риму, однако в этом образе город себя "не нашел". Также и Москва "не нашла" себя в образе Иерусалима – об этом свидетельствуют хотя бы странные и, видимо, безблагодатные барочные декорации Святой Земли, построенные патриархом Никоном в подмосковной Истре.

"Духовное первородство" Киева отмечено такими знаками, как пророчество о будущем городе св. апостола Андрея Первозванного, изначальность православия и православного монашества у восточных славян, образование вокруг Киева древнего государства ("Киев – мать городов руських"), Киево-Печерская Лавра, мощи православных святых, храм Святой Софии, мифологема "Вечного Града" (Киев как Второй Иерусалим, Киев как Третий Удел Богородицы).

На украинский провиденциализм указывают и некоторые иные сакрально-географические, геополитические и исторические факторы – Почаев, запорожская Хортица, Севастополь, являющийся главным знаком Византии (именно по этой причине столь велико желание современной России вернуть город), могилы и курганы Приднепровья, Приазовья и Причерноморья, указывающие на зарождение индоевропейской расы именно на территории Украины, а также экзистенциальный опыт ведения религиозных войн, исторически ключевая роль на стратегической карте Восточной Европы, наличие эсхатологически ориентированной идеологии.

Под последним имеется в виду мессианская ориентация Запорожской Сечи эпохи Петра Сагайдачного и Богдана Хмельницкого, идеология украинских православных полемистов (Иоанн Вишенский, Исайя Копинский, Захария Копыстенский), древняя доктрина "Киев – Новый Иерусалим", заново осознанная в XVII-XVIII веках, созданный Тарасом Шевченко и идеологами Кирилло-Мефодиевского братства эсхатологический миф, анархизм Нестора Махно, тесно связанный с культурой авангарда и "Розстріляного Відродження" украинский национал-коммунизм 1920-х годов, "пражская школа" украинских националистов и "консервативных революционеров" 1930-х (Дмытро Донцов, Юрий Липа, Евген Маланюк, Олег Ольжич, Олена Телига), а также имперские и мессианские мотивы в идеологии УНА-УНСО, некоторые идеи киевской "ариософии" (Олесь Бердник, Юрий Шилов, Юрий Каныгин, Николай Чмыхов).

Примечательно, что сам топоним "Украина" в козацкие времена связывался не с "окраиной", а с "раем": он понимался не просто как название территории (для чего чаще использовалась метафизически и этически нейтральная калька с греческого "Малая Россия"), но как обозначение Нового Израиля (в новозаветном понимании), "идеального Отечества" (сопоставимого с образом "Святой Руси" или сербским образом "Небесной Сербии") – это довольно четко зафиксировано в фольклоре XVII-XVIII веков. "Украина наша Малороссийская" – такой метатопоним вкладывает в уста Богдана Хмельницкого козацкий летописец начала XVIII века Самийло Величко.

Киевская урбанистическая идеологема не акцентирует внимание на государственническом аспекте: "Руський (т.е. украинский) Сион", "Иерусалим христианского Востока", "богоспасаемый град", "горний Иерусалим" – такие определения зафиксированы в средневековых источниках.

В царствования Александра I, Александра II и Николая II существовали достаточно серьезные планы переноса столицы Российской империи в Киев, которым не суждено было сбыться. Не исключено, подобный шаг мог бы кардинальным образом повлиять на всю отечественную историю. Похожим образом судьбу СССР мог изменить перенос из Москвы в Киев патриаршего престола – удачной в символическом отношении датой могло бы стать празднование 1000-летие христианства на Руси. Однако и этот шанс был упущен: крещение киевлян киевским князем Владимиром в 988 году отмечалось преимущественно в Москве, основанной в 1147 году, и Санкт-Петербурге, ведущем свою историю от 1703 года; СССР просуществовал после юбилея немногим более трех лет.

6. "КАТЕХОН": РОССИЯ ИЛИ ОЙКУМЕНА?

Православное сознание воспринимает православную Империю не просто как одну из форм социальной самоорганизации или духовного союза людей, но как бастион в борьбе с антихристом и мировым злом. Одна из главных тем православной эсхатологии – это не поддающееся однозначному схоластическому толкованию представление о KATEXΩN ("катехоне" или "ныне удерживающем") (2 Фес. 2, 7), под которым в прежние времена понимался то ли православный Император, то ли Империя в целом (Византия, после Флорентийской унии и падения Константинополя – Московское царство). Однако на сегодняшний день, в условиях апостасии традиционного общества и необратимого кризиса монархической формы правления и монархического правосознания, "катехон" – это не Император и не какое-то одно конкретное государство, но, в идеальном случае (именно в идеальном!), вся совокупность православных государств (или государств с подавляющим большинством православного и постправославного населения, исторически существующих в стереотипах восточнохристианской культуры и идеологии) – православная поствизантийская ойкумена, "Византийское Содружество Наций", восточноевропейская цивилизация, которой вменяется удерживать остальной "современный мир" от торжества антихриста вплоть до Второго Пришествия.

Поэтому с такой точки зрения у православных государств может быть только одна общая геополитическая направленность, соответствующая их цивилизационной идентичности: в предельно экзистенциальном измерении актуальна ориентация не на конкретно-историческую Россию (и уж тем более не на современную православную Грецию – члена НАТО), но на идею "катехона" – некую абсолютную геополитическую и эсхатологическую парадигму.

Роль России в мистической истории поствизантийского культурно-политического пространства, несомненно, исключительна. Но такая исключительность – не следствие какой-либо особой харизмы великорусского народа, но следствие определенного стечения обстоятельств, предопределивших роль российского государства как главного собирателя и держателя Большого Евразийского Пространства. На данный момент именно Россия из всех стран восточнохристианской Ойкумены в силу разнообразных причин ближе всего к православному геополитическому идеалу (поэтому ориентация на "православную геополитику" не может соединяться с русофобией и москвофобией), однако "православная геополитика" отнюдь не тождественна понятию "геополитики России". По большому счету, политическая идентичность Украины (в случае осознания украинской политической элитой своей глобальной ответственности) должна "выстраиваться" вовсе не по России как таковой, но именно по принципам "православной геополитики" – с ориентацией на все страны восточнохристианской Ойкумены.

Для последовательно православного сознания в ряду наиболее важных и принципиальных вероучительных вопросов стоит учение о мистическом предназначении государства, высшей государственной власти и об их сопряжении с властью духовной. Без собственного государства – без православной Империи – православию в принципе не удается воплотить идеал "симфонии" светской и духовной власти. Поэтому традиционное православное государство, не искаженное инославными, еретическими или секулярными представлениями, не может не рассматривать себя как оплот истинной веры, как мистический Центр Мира, близкий к геополитическому понятию "серединной земли" – "heartland". Поэтому также опыт "фанариотов" – Константинопольской церкви (главная резиденция которой находится в квартале Фанар турецкого Стамбула) – не является предельным воплощением православной максимы.

В XVI-XVIII веках в орбите украинского общественно-политического сознания находилось два противоположных образа "идеального" государства.

Первый – аристократическая шляхетско-олигархическая республика с избираемым монархом и Сеймом, созданная по подобию польской Речи Посполитой и обосновываемая античными и ренессансными идеалами, а также специфической идеологией "сарматизма". Сторонниками такой модели государственности были не только католики и униаты, но и православные-"фанариоты".

Второй образ – государственность с ярко выраженными эсхатологическими и мессианскими устремлениями, стремящаяся к воплощению идеала священной государственности – такой была Запорожская Сечь. В реальном политическом опыте Гетманщины соединились оба компонента; подобная двойственность образа "идеального" государства сохранилась в украинском сознании до настоящего времени.

Отсутствие в течение веков собственного украинского государства привело к неактуальности для современной политической и культурной элиты геополитического дискурса (если, конечно, не считать геополитиками киевских последователей Збигнева Бжезинского). Геополитика – это мировоззрение духовно зрелой политической элиты, это мироощущение широких народных масс, осознавших свою сопричастность мировому историческому развитию.

Идеал значительной части украинских либералов и социал-демократов – "национальное государство", воплощение антропологического "минимализма". Эта часть образованного украинского общества как раз и есть "мало-россияне", с "малой" и убогой национальной идеей – с идеалом комфорта и "добробута", материального достатка, со своей архетипической "хатой с краю". Именно носители подобного мироощущения и создали культуру, лишенную какого-либо вестничества, их идеал – локальный, лишенный универсальности и глобализма.

Отсутствие государственно-волевого начала проявилось, в частности, в отказе Украины в начале 1990-х годов от ядерного статуса и в полной ликвидации ядерного оружия (до того Украина по суммарной мощи арсенала являлась третьей в мире ядерной державой!). Москва же, наоборот, – в первую очередь "державный град": государственная мощь, сила, армия, административная система, ядерное оружие.

Украина такими "минималистами" мыслится как "национальное государство" без универсальной эсхатологической имперской идеи – что-то вроде "второй Дании" или "второй Швейцарии". Отсюда проистекает и желание играть на противоречиях Запада и России – это тоже идеология минимализма, мировоззрение хуторян, а также политика "активного нейтралитета", движение неприсоединения, принципиальное неучастие в международных военных союзах.

7. СВЕРХСМЫСЛ УКРАИНЫ

Зачем существует Украина? Есть ли в ее существовании некая глобальная метафизическая цель? А если есть, то какая? Нуждается ли украинское государство в каком-либо высшем обосновании либо оно представляет интерес уже хотя бы в силу своего существования? Зачем, для какой цели протоукраинским этническим группам надо было превращаться в украинский народ? – Вот главные вопросы для национального самопознания, которые многим кажутся самоочевидными.

По большому счету, украинская политическая независимость и государственный суверенитет смогут обрести определенный провиденциальный смысл только в том случае, если Украина таким образом захочет осознать и реализовать свои эсхатологические потенции, если независимость ей понадобится для осуществления неких уникальных имманентно украинских проектов, а не для декомпозиции Большого Евразийского Пространства (например, по плану Збигнева Бжезинского).

Осознать себя в перспективе если не мировой державой (современных условиях без ядерного оружия, имея внеблоковый статус, со стагнирующей экономикой это нереально), то, по крайней мере, хранителем "истинной веры" и региональным лидером, духовным и геополитическим оплотом поствизантийской Ойкумены.

Эпоха рубежа веков предъявляет новые требования для субъектов геополитики.

Прежний геополитический порядок в мире строился по классицистической схеме – "симметричного равновесия" двух супердержав и созданных вокруг них военных блоков. Теперь никакого симметричного противостояния США ни с чьей стороны нет и в ближайшие десятилетия не предвидится. Однако могут быть новые и оригинальные комбинации: неожиданные геополитические союзы – гибкие и мобильные. Такой вот "полутораполярный" вполне барочный мировой порядок – никакой симметрии, никакой предсказуемости. Но именно асимметричная угроза приводит в ужас американских аналитиков.

В подобном мироустройстве актуальным может быть не только русский классицизм с его монументальностью и рационализмом, но и украинское барокко – стиль мышления запорожских козаков, Гоголя и Григория Сковороды – с его ориентацией на нестандартные ходы, несимметричные ответы, непрогнозируемые авангардные решения, на ломаную линию (в архитектуре и геополитике). Но всё это зависит прежде всего от национальной элиты.

Империализм является феноменом не столько политического бытия, сколько человеческого сознания. Империя и "национальное государство" – это два разных типа понимания роли государства в мировой истории, это различные ментальные установки национальной элиты. Империя требует от человека внутреннего напряжения, духовного максимализма. Империя – это отказ от хуторянства и провинциализма (и географического, и духовного) в пользу провиденциализма – ощущения собственной ответственности перед Провидением, за судьбу бытия, за конечные судьбы мира и человечества.

Украинский империализм – это не столько комбинации с суверенитетом Украины. Это прежде всего – самоощущение элиты и народных масс. Это претензия на духовное, а в отдаленной перспективе, не исключено, – политическое первенство в сообществе Византийской Ойкумены, в борьбе с профанизмом "современного мира".

Будущее Украины как геополитического и мистического феномена, как субъекта международного права, международных политических и экономических отношений в конечном итоге зависит от идентичности украинской культурной и политической элиты. Имперская перспектива означает изживание ею собственной неполноценности, комплекса "младших братьев", осознание Украиной своей исторической ответственности за судьбы больших пространств, понимание себя не как объекта, но как субъекта всевозможных глобальных и локальных процессов. Однако подобная идентичность зависит не столько от природных и материальных факторов, сколько от экзистенциального выбора, от "сверхчеловеческих" возможностей каждого члена украинского общества.

Источник:  STRATEGiUM :: Политическое Экспертное Сообщество