Глобальная экономика сложилась на исходе XX столетия в результате реструктуризации фирм и финансовых рынков вслед за кризисом 1970-х годов. Она расширялась, используя новые информационные и коммуникационные технологии. Это стало возможным благодаря проведению правительствами вполне определённой политики.

Стратегии бизнеса, нацеленные на повышение производительности и уровня доходности, включают в себя поиск новых рынков и интернационализацию производства. Растущее присутствие американских многонациональных корпораций в Европе и Азии породило новую тенденцию — перемещение производства, что способствовало расширению международной торговли. В 1980-х годах этой стратегии следовали также европейские и японские транснациональные корпорации. Фирмы из Японии и азиатско-тихоокеанских новых индустриальных стран обеспечивали свой высокий рост благодаря экспорту в США, в меньшей степени — на европейские рынки. Тем самым они способствовали усилению конкуренции в международной торговле, тогда как США и Европейское сообщество принимали меры, чтобы ответить на тихоокеанский вызов. Европейское сообщество увеличило число своих членов за счёт Южной и Северной Европы и ускорило процессы экономической интеграции, чтобы расширить внутренний рынок, создавая вместе с тем единый таможенный фронт перед лицом японских и американских конкурентов. США, делая ставку на своё технологическое превосходство и гибкость бизнеса, усилили давление в направлении либерализации торговли, одновременно сохраняя собственные протекционистские барьеры.

Зрелая экономическая глобализация может происходить только на основе новых информационных и коммуникационных технологий. Передовые компьютерные системы позволили применять новые эффективные математические модели для управления финансовыми потоками и сделали возможными высокоскоростные трансакции. Сложные телекоммуникационные системы связали финансовые центры по всему миру в режиме реального времени. Управление в таком режиме позволило фирмам работать по всей стране и по всему миру.

И всё же никакие технологии или бизнес сами по себе не могли создать глобальную экономику. Главными агентами в становлении глобальной экономики были правительства, особенно правительства стран Большой семёрки, и их международные институты, Международный валютный фонд, Мировой банк и Всемирная Торговая Организация. Три взаимосвязанных политических курса создавали основы для глобализации: дерегулирование внутренней экономической деятельности (начиная с финансовых рынков), либерализация международной торговли и инвестиций, приватизация компаний общественного сектора (зачастую продаваемых иностранным инвесторам). Эта политика, начавшая проводиться в Соединенных Штатах в середине 1970-х годов, в Англии в начале 1980-х и в том же десятилетии получившая распространение в Европейском сообществе, в 1990-х годах стала доминирующей в большинстве стран мира, общепринятым стандартом в международной экономической системе.

Механизм, с помощью которого предполагалось запустить процесс глобализации в большинстве стран мира, был прост: политическое давление или посредством прямых действий правительства, или через деятельность МВФ, Мирового Банка или Всемирной Торговой Организации. Администрация Клинтона фактически была истинным политическим глобализатором. Безусловно, Клинтон возводил здание глобализации на фундаменте, заложенном Рейганом, но он продвинулся в реализации проекта намного дальше, открыв рынки товаров, услуг и капитала, что было приоритетным в период его пребывания у власти. Конечная цель — унификация всех экономик вокруг набора твердо установленных правил игры с тем, чтобы направления движения капитала, товаров, и услуг могли направляться рынком.

Успех этой стратегии во всем мире может основываться на понимании того, что экономические кризисы были всеохватывающими во многих регионах земного шара. В большинстве латиноамериканских и африканских стран первый раунд глобализации финансов в 1980-х годы опустошил экономики путём навязывания политики крайней экономии, чтобы обслуживать долг. Россия и Восточная Европа только начали трудный переход к рыночной экономике, который означал, в общем и целом, старт с экономического коллапса. Позже азиатский кризис 1997–1998 гг. перевернул вверх дном тихоокеанские экономики, зачастую подрывая осуществлявшие их развитие государства. В большинстве случаев после таких кризисов МВФ и Мировой банк прибывали на помощь, но при условии, что правительства примут их предписания для оздоровления экономики.

Эти политические рекомендации фактически были основаны на принципах "корректирующей политики" (adjustment policies), удивительно похожих друг на друга, какими бы ни были специфические условия каждой страны, поскольку они фактически были продуктом, изготовленным в массовом порядке ортодоксальными неоклассическими экономистами, главным образом из Чикагского университета, Гарварда и Массачусетского технологического института. К концу 1990-х годов МВФ контролировал проведение "корректирующей политики" в более чем 80 странах. Даже экономики крупных стран — таких как Россия, Мексика, Индонезия или Бразилия, нуждались в одобрении их политики Международным валютным фондом. Большая часть развивающегося мира, как и стран с переходной экономикой, стала своего рода экономическим протекторатом МВФ, что в конечном счете означало установление контроля за ним со стороны Министерства финансов США.

Схожая логика реализовывалась в международной торговле через Всемирную Торговую Организацию, учрежденную в 1994 г. Странам, выбирающим стратегию вовне ориентированного развития (outward development strategy), таким как континентальные экономики Китая и Индии, был необходим доступ к богатым рынкам. Но чтобы получить такой доступ, они должны были твердо придерживаться правил международной торговли. Соблюдение этих правил означало постепенную ликвидацию защиты неконкурентоспособных отраслей промышленности. Отклонение от правил вызывало санкции в виде жестких тарифов, таким образом лишая шансов развиваться путем завоевания богатых рынков. Условия членства в ВТО и ОЭСР были важными стимулами. Страна за страной предпринимала одностороннюю глубокую либерализацию, в области не только торговли, но и прямых иностранных инвестиций. В 1991 г., например, 35 стран ввели изменения в 82 режимах регулирования, причём в 80 случаях из них были предусмотрены меры по либерализации или по привлечению прямых иностранных инвестиций. В 1995 г. темп изменений ускорился: уже большее число стран — 65 — находились в состоянии изменения режима регулирования, продолжая двигаться в сторону либерализации". В ноябре 1999 г. Китай достиг торгового соглашения с Соединенными Штатами по поводу либерализации своих торговых и инвестиционных нормативных актов, что открывает Китаю путь к вступлению в ВТО.

Чем большее число стран вступает в этот клуб, тем труднее становится тем, кто остается вне либерального экономического режима, идти своим собственным путем, тем больше возрастают для них издержки пребывания вне глобальной сети.

Почему же правительства поддались этому поистине драматическому толчку в направлении глобализации, подрывая тем самым свою суверенную власть? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно выделить четыре уровня объяснения: осознаваемые правительством стратегические интересы данного суверенного государства; идеологический контекст; политические интересы руководства; личные интересы людей, находящихся у власти.

Что касается интересов государства, то каждая страна дает свое объяснение. Так, главному глобализатору, правительству США, ясно, что открытая, интегрированная глобальная экономика выгодна американским фирмам и тем иностранным компаниям, которые базируются в США, благодаря их технологическому превосходству и гибкости в управлении. Для европейских правительств определенной формой глобализации явился Маастрихтский договор. Он был воспринят как единственный шанс выдержать конкуренцию в мире со всё возрастающим преобладанием американских технологий, азиатской обрабатывающей промышленности и глобальных финансовых потоков, сохранить автономию Европы. Япония приспосабливалась к новым реалиям весьма неохотно, понуждаемая серьезным длительным спадом  и глубоким финансовым кризисом. Китай и Индия видели в либерализации торговли возможность развития и построения технологической и экономической базы для обновленной национальной мощи. Для стран с развивающейся индустрией новая модель государственной политики обещала стать новым исходным моментом истории и основным побудительным мотивом для поддержки со стороны ведущих мировых держав. Для реформаторов, пришедших к власти в Восточной Европе, либерализация была равнозначно бесповоротному разрыву с коммунистическим прошлым. Наконец, многие развивающиеся страны даже не пытались осознать свои стратегические интересы: МВФ и Мировой банк всё решали за них, что явилось ценой за восстановление их падающих экономик.

Корыстные интересы всегда находят идеологическое обоснование. Это обоснование в 1990-е годы строилось вокруг коллапса этатизма и кризиса легитимности, который испытали государство благосостояния и система государственного регулирования экономики в течение 1980-х годов. Неолиберальные идеологи (называемые в США "неоконсерваторами") по всему миру вышли из своих кабинетов, и в их крестовом походе к ним присоединились неофиты, старающиеся забыть своё марксистское прошлое, от французских "новых философов" до блестящих латиноамериканских писателей-романистов. Когда неолиберализм как новая идеология сделался известным, выйдя за пределы интеллектуально ограниченного набора идей Рейгана/Тэтчер и проявился в разнообразных формах, приспособленных к специфическим культурам, он быстро установил свою гегемонию.

Глобализации благоприятствовал и политический интерес новых лидеров, вошедших в состав правительств в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Под политическим интересом я понимаю интерес быть избранным в состав правительства и остаться в нем. В большинстве случаев новые лидеры были избраны в условиях экономического упадка, а то и коллапса; они укрепили свою власть, существенно улучшив экономическое положение страны.

Ирония состоит в том, что реформаторы, которые содействовали глобализации, пришли главным образом с левого фланга, порвав с политическим своим прошлым, когда они были сторонниками государственного контроля над экономикой. Было бы ошибкой рассматривать это в качестве доказательства политического оппортунизма. Скорее, это был реализм, основанный на понимании возможностей нового экономического и технологического развития, создаваемых им способов быстрого выведения экономики из состояния относительного застоя.

Как только выбор в пользу либерализации/глобализации экономики был сделан, политические лидеры были вынуждены подыскивать соответствующие кадры для проведения посткейнсианской экономической политики. Мой довод состоит не в том, что финансовый мир управляет правительствами. Наоборот, чтобы правительства могли управлять экономиками в новом глобальном контексте, они нуждаются в людях, которые знают, как выжить в новом экономическом мире. Чтобы выполнять свою работу, этим экономическим экспертам требуются дополнительные кадры, которых объединяли бы с ними схожие навыки, лексика и ценности. Поскольку они обладают секретами управления новой экономикой, их власть растет непропорционально их реальной политической притягательности.

Наконец, есть ещё и четвертый уровень объяснения того, почему правительства столь внимательно относятся к экономической глобализации. Это личные интересы людей, принимающих решения. Сказанное вовсе не означает, что именно личные интересы — наиболее важный фактор, влияющий на выбор политики правительств в направлении глобализации. И всё же личные интересы лидеров или их высокопоставленных сотрудников оказали значительное влияние на скорость и форму глобализации. Эти интересы прежде всего проявились в увеличении личного богатства, полученного посредством двух основных каналов. Первый — финансовые вознаграждения и выгодные назначения после ухода со службы благодаря установленным связям, или в обмен на содействие в заключении коммерческих сделок. Второй канал — это коррупция в ее различных формах: взятки, извлечение выгод из осведомлённости о финансовых операциях и приобретении недвижимости, участие в бизнесе в обмен на политическую благосклонность и т.п. Разумеется, личные деловые интересы политических деятелей (законные или нет) — очень старая тема, вероятно, постоянная для политической науки. Тем не менее мой довод здесь более определенный: личные интересы благоприятствуют политике глобализации. Во многих развивающихся странах они реально являются единственным, что имеет значение, так как доступ к стране — главный актив, контролируемый политическими элитами и позволяющий им участвовать в глобальных сетях богатства.

Тот факт, что без правительственной политики, проводившейся в силу государственных, политических и личных интересов, а также в контексте новой идеологической атмосферы, глобализация — триумф рынков над самими правительствами — была бы невозможна, не означает, что глобальная экономика может быть отменена политическими решениями. Глобальная экономика теперь представляет собой сеть взаимосвязанных сегментов хозяйства, которые играют решающую роль в экономике каждой страны и многих людей. Коль скоро такая сеть сложилась, любой узел, отпадающий от неё, просто игнорируется, и ресурсы (капитал, информация, технологии, товары, услуги, квалифицированный труд) продолжают течь в остальные части сети. Любое индивидуальное отсоединение от глобальной экономики подразумевает ошеломляющие издержки: опустошение экономики в ближайшей перспективе и закрытие доступа к источникам роста.

IV

Нынешний процесс глобализации глубоко затрагивает Россию, но такими путями и в таких формах, которые зависят от особенностей её истории, экономики и политики. В течение 1990-х годов интеграция России в глобальную экономику была ключевой задачей экономической политики. Приватизация, либерализация и открытие экономики были взаимосвязанными между собой чертами, которые доминировали в процессе перехода от командной экономики к рыночной. Финансовая стабилизация в своей основе была нацелена на то, чтобы согласовать условия инвестирования между Россией и глобальной экономикой. Российские финансы стали вплетаться в глобальный финансовый рынок.

И всё же глобализация российской экономики была отмечена частным присвоением общественных активов, что вело к формированию олигополистических финансово-промышленных групп. Нефть, газ, полезные ископаемые и другое сырье продолжали обеспечивать большую часть российского экспорта и всё больше концентрировались в руках немногочисленных конгломератов, которые держали большую часть своей прибыли на иностранных счетах. Новейшие виды бизнес-услуг, сконцентрированные в Москве и основных городских центрах, сыграли роль посредников между российскими ресурсами и международными сетями производства и распределения.

Вместе с тем значительная часть российской экономики стала бартерной, а жизненный уровень подавляющего большинства россиян в течение 1990-х годов снизился. Для миллионов семей выживание благодаря производству продовольствия для собственного потребления стало скорее правилом, чем исключением. Кроме того, российские домашние хозяйства перестали доверять своим банкам и своей валюте. В практику широко вошло хранение сбережений в долларах. Согласно американским источникам, эти сбережения, возможно, достигают более 50 млрд. долл., что примерно в 3 раза превышает общий объем прямых иностранных инвестиций в Россию в течение 1990-х годов.

Сетевая интеграция России в глобальные финансовые рынки делает Россию уязвимой в условиях неустойчивости этих рынков, что драматическим образом показал кризис августа 1998 г. Из этого заманчиво сделать вывод о том, что частичная изоляция России от глобальной экономики могла бы быть выгодна в ближайшей перспективе, по крайней мере, для большей части занятых. Тем не менее, поскольку новая рыночная экономика глобальна, такая изоляция была бы проблематичной. Прежде всего, потому, что конкурентоспособность России как экспортера энергоносителей и сырья чрезвычайно уязвима. Кроме того, если созданный в России капитал не найдет возможностей для прибыльных инвестиций внутри страны, сопоставимых с аналогичными на международном рынке, то он по-прежнему будет утекать, используя легкость электронных финансовых трансакций.

Следование китайской модели частичной интеграции в глобальную экономику не принесет пользы для России, поскольку процесс финансовой и предпринимательской интеграции российских ведущих фирм зашел слишком далеко, чтобы повернуть его вспять без крупномасштабного кризиса. Таким образом, ключевыми вопросами для российской экономики в ее новой стадии глобализации будут следующие: как эффективно конкурировать в глобальной экономике и как обеспечить выгоды от глобализации для большой части населения, которая всё ещё остается на обочине этого процесса?

Конкурентоспособность в конечном счете зависит от производительности. А производительность в Информационную Эпоху зависит от способности создавать знание и обрабатывать информацию и превращать это в рыночные продукты внутри страны и на международном уровне. В этом смысле России необходима коренная реконструкция базы информационных технологий, начиная с Интернета. В нашем исследовании с Эммой Киселёвой мы зафиксировали серьезный кризис российских отраслей этих технологий[3] . В то же самое время мы показали российский потенциал — обилие талантов в сфере техники, науки и программного обеспечения, что является наиболее важным ресурсом в новой экономике. Это хорошо знают компании Силиконовой Долины, в настоящее время активно нанимающие российских программистов. Россия также насчитывает значительное количество молодых предпринимателей, готовых рискнуть, если им дать шанс. Но чтобы задействовать эти предпринимательские и технологические ресурсы, требуется соответствующая государственная политика.

Одновременно нужно повысить уровень жизни россиян. Это необходимо для обеспечения социальной справедливости и социальной стабильности, а также для того, чтобы расширить внутренний рынок, благодаря которому могла бы расти новая российская экономика малых и средних предприятий. Учитывая наличные экономические условия, механизм экономического и социального перераспределения можно было бы запустить только с помощью целенаправленной политики занятости и социальных трансфертов. Основой для такой политики является, конечно, возможность получения государственных доходов, а в конечном счёте — эффективная политика налогообложения.

Сегодня Россия лишь отдельными сегментами своих финансов, экспорта и потребления связана с глобальными сетями, что приводит к росту неустойчивости ее экономики и наплыву спекулятивного капитала. И поскольку россияне в своём большинстве страдают от негативных последствий фрагментированной глобальной интеграции, они живут замкнуто, в изоляции от остального мира. России нужно проводить новую государственную политику, самым важным результатом которой было бы уменьшение нынешней зависимости российской экономики от меняющихся капризов политических деятелей наверху. Пока граждане, предприниматели и инвесторы ощущают эту политическую зависимость, никакая динамичная рыночная экономика в России возникнуть не может.

Это парадокс российского развития в начале XXI столетия: демократическое государство должно заложить основы для рыночной экономики, которая сможет функционировать независимо от тех, кто находится у власти, и в то же время — защищать гражданское общество, не испытывающее страха перед своими лидерами. И кто бы ни взялся за решение этой проблемы, его будут помнить в российской истории.

Публикуется с любезного согласия редакции журнала "Экономические стратегии".