Россия-Украина: как пишется история
Беседа Алексея Миллера и Георгия Касьянова.
Часть 3\1. От Хмельницкого до Мазепы
Один из самых острых вопросов идеологии – идентичность. Ее
конструирование в постсоветских и других постсоциалистических странах
базируется на активном вовлечении истории. Этот процесс накладывается
на процесс написания новых, несоветских историй – и XX века, и более
ранних периодов. На этом поле активно работает государственная
историческая политика (использование истории для обоснования актуальной
государственной политики), профессиональные историки с присущими
научной корпорации критериями достоверности, разнообразные общественные
группы. О том, как и насколько обоснованно пишется и обсуждается один
из наиболее горячих участков исторических оснований формирования
идентификаций – российско-украинская история, – беседуют доктор
исторических наук, ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН, профессор
Центрально-Европейского университета в Будапеште Алексей Миллер и
доктор исторических наук, заведующий отделом новейшей истории и
политики Института истории Национальной Академии Наук Украины,
профессор Киево-Могилянской академии Георгий Касьянов. Части публикуются не в порядке последовательности обсуждаемых событий - третья часть беседы содержит разговор о периоде XVII – начале XVIII вв.
См. также:
Мы отступаем от хронологического принципа в публикации диалогов, а помещаем их просто в порядке готовности…
Миллер. Сегодня разговор пойдет о Хмельницком, о периоде
гетманщины и, может быть, дойдет до Мазепы. Мы оба не являемся
специалистами по этому периоду, но может быть, это и не самое важное,
потому что он достаточно хорошо изучен, в этом его отличие от Второй
Мировой войны, голодомора и т.д., но при этом период имеет достаточно
длинную историю политических манипуляций с ним. Вопрос в нарративе: как
эта тема использовалась в худшем смысле этого слова и при Советской
власти, и сегодня в Украине и в России, потому что очевидно, что эта
тема была и будет политической - и в XIX веке, и в XX, и в XXI-м. Можно
выделить три главных нарратива: официальный нарратив российской
историографии имперского периода, который говорит о Хмельницком как об
объединителе разорванных частей русского народа, т.е., великорусского,
малорусского, как о борце с полонизмом — и здесь и лях, и ксендз этот
полонизм олицетворяют. Далее - мне кажется, что это не очень
акцентировалось, но тоже было — борец с еврейством в определенных
кругах. Все это очень хорошо отразилось в проектах памятника
Хмельницкому — того самого, который и до сих пор стоит на Софийской
площади в Киеве.
С этим памятником связано много интересных историй, во-первых, слова
«Богдану Хмельницкому — единая и неделимая Россия». Михаил Юзефович,
малоросс и лютый противник украинских националистов в 1860-1880-е годы,
придумал эту формулу, которая потом получила другой смысл – неделимости
империи. Когда это писалось на памятнике, имелось в виду – от России
“русской”, которая объединяла великороссов, малороссов и белорусов, то
есть она единая и неделимая именно в этих своих трех частях.
В проекте памятника Хмельницкому изначально конь попирал ляха, потом он был преобразован в иезуита.
Касьянов. В модели памятника, которая сохраняется в Русском
музее в Петербурге есть еще одна фигура - это еврей («жид» - в терминах
того времени), который лежит за лошадью. Т.е., передние копыта как бы
топчут ляха и иезуита, а еврей — архетипическая фигура - лежит уже
поверженный и растоптанный сзади.
Я бы сказал, что в советском нарративе о Хмельницком присутствовало
еще несколько сюжетов: первое — это воссоединитель, хотя слово
«вос-соединение», если я не ошибаюсь, появляется в 1954 году, а до
этого звучало по-другому, слова «присоединение» не стеснялись. Второе —
борец за социальное освобождение, третье — борец — и это тоже в какой
то степени переписано из имперского нарратива — с иностранным
порабощением, в данном случае, с польским, и окатоличиванием.
Миллер. Антиполонизм в разные периоды акцентировался больше
или меньше. После Второй мировой, конечно, меньше. Отчасти снимался тот
мотив, который был заметно сильнее в XIX веке, — мотив защиты
православия. Но понятно, что все приключения Хмельницкого как персонажа
далеко не закончились. И хорошо бы ты рассказал, как выглядит сейчас
Хмельницкий в украинском нарративе.
Касьянов. Если вернуться к памятнику, то интересно, что булавой сначала Хмельницкий показывал вверх, в небо…
Миллер. А потом на Москву.
Касьянов. Да, это интересное изменение. Если говорить о
советском нарративе, то интересно, что до 1954 года говорили не о
«воссоединении» Украины с Россией, а о «присоединении Украины», и ни у
кого это не вызывало никаких идеологических коннотаций, и это
считалось нормальным: младший брат присоединился к старшему. А в 1954
году появилась концепция «воссоединения». Когда то ничего об этом,
кроме брошюры М. Брайчевского «Присоединение или воссоединение?» не
было, а важность терминологии здесь неоспорима — сейчас, когда пишут об
этом периоде, разговор о том, «что это было» —1654 год — обязательная
часть дискуссии, конечно же с уклоном в тему «равный с равным». Говоря
о советском периоде, очень важно вспомнить о том, что Орден Богдана
Хмельницкого для военачальников появился именно в этот период Великой
Отечественной войны.
Миллер. И он единственный, который воспевает персонажа не русской истории.
Касьянов. В современной Украине тоже есть орден Богдана Хмельницкого, тоже для военных. Когда
мы говорим об эпохе перехода от суверенизации к независимости Украины,
т.е. от советской суверенности 1990 года к независимости постсоветской,
то интересно, что тот новый конституирующий миф Богдана Хмельницкого
как теперь уже борца за независимость Украины и творца независимого
казацкого государства — прообраза всех последующих государств –
является и наследником советского мифа. Во-первых, момент социальной
борьбы - учитывая интеллектуальное прошлое большинства украинских
историков, которые продолжали или начинали писать о Хмельницком в 90-е
годы, но были воспитаны - или были учениками все тех же воспитанных
советской властью историков, и они этот социальный момент, вместе с
представлением об общественно-экономических формациях, конечно,
унаследовали. Остался из советской мифологии и очень сильный
антипольский элемент, т.е. поляки остались поработителями,
колонизаторами, иноверцами, которые пытались ассимилировать украинцев,
а Богдан Хмельницкий им этого не дал сделать. А полный разрыв с
советской традицией — это отрицание при- и вос-соединения.
Миллер. Поразительным образом, есть еще один элемент
преемственности с советской традицией и разрыва с дореволюционной: то,
что Богдан Хмельницкий делал именно с Украиной, — это ведь советское. И
теперь он тоже делает что-то с Украиной, но это уже унаследовано из
советского времени.
Касьянов. Формально — да, но по содержанию это совсем другое,
потому что Украина сегодняшняя и советская — это все-таки, несмотря на
колоссальное количество рудиментов «советскости», две разных страны.
Миллер. Да, но если мы начнем заниматься реконструкцией, то поймем, что ни о какой Украине там речь не идет.
Касьянов. Это понятно. Но если уж говорить о методологии, то
телеология как схема выстраивания непрерывной последовательности
присутствует в украинском национальном мифе, так же, как и в советском.
Если вернуться к тому, что происходит с Хмельницким в украинском
национальном нарративе, адаптированном в рамках так называемой «школы
Грушевского», к потребностям национального государства в 90-е годы, то
очевидно, что Богдан Хмельницкий превращается в национального героя,
героя национальной истории, в фигуру, которая входит в пантеон именно
национальной истории и творцов нации. Б. Х. создает государство, и то,
что он создал в середине XVII века, получает в трудах нынешних
историков атрибуты полноценного государства, таким образом, он
становится отцом-основателем новой государственности, отличной от
княжеской, которая тоже причисляется к украинской государственности.
Во-вторых, он становится основателем некой исторической традиции,
связанной с защитой национальной культуры и национальной религии, и,
в-третьих, он становится освободителем от национального ярма, но это
уже часть советской мифологии, адаптированной к новым условиям. Дальше
идет разветвление, конкретизация и детализация того, что он делает.
Пожалуй, самой экстремальной формой нового образа Хмельницкого и его
эпохи является тезис о том, что он возглавил украинскую национальную
революцию в середине XVII века, творцы этой концепции о национальной
революции — В. Степанков и В. Смолий — в каком-то смысле положили в
основу «теорию социалистической революции», о чем очень язвительно и
достаточно остроумно написала Наталья Яковенко в рецензии, где она
продемонстрировала, как то, что заложено в головах у исследователей
еще в советское время: структуры, объяснения, интерпретации -
транслируется в рамках национального мифа, являясь все теми же
советскими структурами: «верхи не могут, низы не хотят», «триумфальное
шествие», и т.д. Но здесь мы говорим о профессиональных историках.
Непрофессиональные историки, сосредоточенные в Институте стратегических
исследований при президенте Украины Кучме попав под скромное очарование
этой идеи, в 2003 году — год России в Украине — издают брошюру. И они
оценивают не что нибудь, а Переяславскую Раду, и оценивают ее решения и
то, что случилось после Переяславской Рады в контексте личности
Xмельницкого и его времени. И вот они — несложно угадать в этих людях
тех, кто так и не вырос из шинели «научного коммунизма» — пишут о том,
что Богдан Хмельницкий создал прообраз президентской республики в
Украине в середине XVII века — Украина уже существует, само собой! – и
что он создал украинское государство, это понятно. Тут же они говорят,
что он создал и парламентскую республику... Говоря об «украинском
государстве» середины XVII века, они утверждают, что в этом государстве
был создан бездефицитный бюджет, ну и со ссылкой на Степанкова они
утверждают, что казачество Украины — это некий фермерский класс. Т.е.
выстраивается, с одной стороны, очень привлекательная и соблазнительная
картина существования буржуазного и капиталистического государства в
середине XVII века, когда в тех государствах, которые являются
«пионерами» капитализма — Нидерланды, Англия и Франция — они еще
«отдыхают», а в Украине уже все есть. Это старая традиция «быть впереди
планеты всей» тянется еще со времен создания национальных историй в ХIХ
веке – ее «римейк» характерен для многих постсоветских государств,
пытающихся реализовать «проект модерности», т.е. национальный проект в
эпоху глобализации. Вы это найдете практически во всех странах на
просторах бывшего СССР.
Миллер. Конституция еще.
Касьянов. Конституция Пылыпа Орлыка - это немножко позже, но
это вещи одного порядка. Т.е., это модернизация истории под потребности
сегодняшнего дня. Таким образом, Украина оказывается на передовой
всемирного прогресса, и это делается с помощью достаточно нехитрых
приемов — того, что можно назвать анахронизмами: берутся понятия из
современности и экстраполируются в прошлое. И все это делается, в
частности, на примере Богдана Хмельницкого и его эпохи.
Миллер. В том, что ты сказал, есть несколько тем. Первое —
это какими словами мы можем рассказать о том, что там происходило.
Хорошо, не государство — а что? Не революция — а что? Не воссоединение
— а что? Это первое. Вторая тема — это смысл Переяславской Рады. Потому
что мы хорошо знаем: каждый раз, когда речь заходит о ней, с украинской
стороны говорят, что мы же договаривались про автономию и равноправное
партнерство, а ваши лютые бояре приехали и сказали, что царь присягать
не будет, потому что не приучен, и как потом тираническая Россия
растоптала казацкие представления о демократии. Темы взаимосвязанные,
но раздельные. Что касается смысла Рады, то, в моем представлении,
нужно понимать, что есть два партнера, которые обладают разным весом и
находятся в заведомо разном положении. Хмельницкому это неравное
партнерство нужно, даже если оно ему и не нравится, потому что ему
одному не выстоять против поляков. И дальше с его стороны начинается
торг — сохранить как можно больше самостоятельности. При этом у другой
стороны, которая с сомнениями, постепенно, втягивается в эту войну — не
будем забывать, что она происходит всего через 20 лет после Смоленской
войны, когда все силы, собранные Московским государством, не помогли
отвоевать Смоленск у поляков, для которых это была периферийная
война... Понятно, что Москва тоже не может диктовать свои условия
слишком жестко, ей тоже нужен Хмельницкий, но чем больше
двусмысленностей, тем лучше, потому что по мере того, как баланс сил
будет проявляться все с большей отчетливостью, можно будет давать ту
интерпретцию этому соглашению, которую Москва считает нужной, и на
самом деле у меня ощущение, что обе стороны это прекрасно понимают.
Т.е. это не то, что Хмельницкий и казаки искренне верят в то, что они
так договорились и получили все, что хотели, и так будет дальше — они
будут еще много метаться и искать, где бы найти какого-нибудь другого
патрона, который будет подальше и чья хватка будет не такой жесткой.
Т.е. они и к Крымскому хану пойдут, и к полякам, тут нужно сказать, что
свобода их маневра будет все время уменьшаться, в том числе, и потому
что фактор религиозной близости и общности имел значение.
Касьянов. Очень большое.
Миллер. Что уж там говорить. С басурманами или с католиками
все-таки простодушные люди из рядовых не очень хотели иметь дело. И в
этом смысле любопытно было бы подчеркнуть, что тема воссоединения
начнет эксплуатироваться очень скоро — буквально через 20 лет — в
1670-е годы. «Синопсис» — книга, которая была главным изложением
исторического нарратива в течение всего XVIII века и даже в XIX-ом веке
— была написана в Киеве. Ее ведь пишет настоятель Печерской Лавры,
Иннокентий Гизель, и он преследует какие-то свои интересы.
Касьянов. Или же отражает чьи-то.
Миллер. Ну да. И если речь идет о «едином славено-русском
народе», то шансов у элит Германщины на то, чтобы «вписаться» в элиту
Московского царства на выгодных для себя условиях, становится больше.
А что касается государственности, революции или т.д., я не знаю,
есть ли эта книжка на украинском языке, на русском ее, к сожалению, нет
— у Сергея Плохия есть очень маленькая брошюрка («Tsars and Cossaks. A
Study in Iconography”. (Cambridge, Mass. 2002) об иконе Покрова
Богородицы. Икона интересна тем, что там всегда отражались патроны и
заказчики, поэтому там много «пиара». Но первые 20 страниц книги — это
очень удачное, на мой взгляд, близкое к идеальному изложение того, что
происходило в то время: очень аккуратно, нет никакой Украины, нет
никакого государства. Есть казачество, довольно сложные его отношения с
местным населением — казаки с ним себя совсем не идентифицировали — и
Плохий подчеркивает, что как только казаки осознали себя
самостоятельной элитой, то один из экзотических шагов, которые они тут
же предприняли, — это попытка вывести свою казачью родословную из
хазарского каганата, что во многом было копированием сарматского мифа.
Т.е. мы другие, наше происхождение другое, наше элитное положение
опирается на наши завоевания силой оружия. Отсюда, конечно, никакой
украинской национальной революции быть не может.
Второе: он говорит о политии: это удобное слово, которое позволяет
избежать понятия государства, иногда его стоило бы употреблять даже и
по отношению к современности, ведь у нас есть такое понятие как failed
state, которое придумали современные политологи для тех образований,
которые обладают государственностью, а государства при этом нет, но эти
образования претендуют на статус государства или даже им обладают...
Тогда ведь не было интерсубъективного подтверждения статуса
государственности вроде «приняли в ООН», и очевидно, что все, с кем
элиты Гетманщины ведут переговоры, воспринимают эти переговоры как
переговоры о подданстве, вассалитете Гетманщины.
Кстати, Плохий предлагает очень простой способ оценки этих
вассальных отношений, которые возникли в результате Переяславского
договора, – сравнить положение Гетманщины на левом берегу Днепра и той
части Гетманщины на правом берегу, которая осталась под властью Речи
Посполитой, во второй половине XVII в. О положении на правом берегу
говорит само название этого периода – Руина. Хорошо бы эту книжку на
русский перевести. А по-украински она есть?
Касьянов. Я тоже не знаю, есть или нет. Плохий имеет
легитимное право как специалист в этом периоде формулировать, хотя
такие же подходы присутствуют у людей, которые не являются
специалистами в этом периоде, но являются специалистами в
историографии. Если вернуться к тем темам, которые ты очертил, а именно
— Переяславская Рада и что это было, то нужно добавить, что есть очень
обширная историография с самыми разными интерпретациями: от
военно-политического союза до вассального договора...
Миллер. Но, кстати, это же не взаимоисключающие вещи. Потому
что вассальный договор предполагает определенные военные обязательства,
причем с обеих сторон — вассала и сюзерена.
Касьянов. Вот я как раз и хотел к этому перейти. Потому что
когда разговор о том, что это было — государство или не государство, —
заводится в рамки национальной схемы, то происходит очень опасная и
непродуктивная, как мне кажется, редукция темы и заведение ее в очень
узкий методологический коридор, где присутствуют термины и понятия,
которые совершенно отсутствовали, когда жил Хмельницкий, и опасность в
том, что Хмельницкий и люди в его окружении оказываются людьми с
инстинктами, привычками и мыслями людей ХХ века, что является грубейшим
нарушением современных правил исторического ремесла. Если вернуться к
тому, что же это было: и Рада, и действия Хмельницкого в это время -
мне кажется, что правильнее всего рассматривать это в рамках системы
лояльностей, которые существовали в то время. А в то время существовала
система лояльностей, которая изначально строилась на отношениях
сюзерена и вассала, разумеется, с «местными вариациями». А Богдан
Хмельницкий и возглавляемые им воеводства, выделенные в некую
полуавтономную структуру — разве не напоминает принцип наделения землей
за службу? Пусть даже они попали под его власть в результате войны. А
то, что он пытался придать им статус княжества... Здесь очень важно
иметь в виду, что Хмельницкий существовал в системе статусных отношений
— а статус был даже важнее, чем финансовое могущество или материальное
положение — он не был государем и не был сюзереном, т.е. его статус был
очень расплывчат и непонятен. Грубо говоря, по своему общественному
статусу он был вассалом польского короля. И когда произошло то, что
произошло, если читать документы, то становится понятно: идет речь об управлении какими-то
территориями, а не о том, что он является их хозяином. Да и во время
Переяславской Рады — тоже достаточно загадочного события — у него не
было нормального статуса, в котором он мог бы выступать, как сейчас
говорят, как «юридическое лицо», поэтому Переяславский договор — в
какой-то мере это и выяснение собственного статуса, на каких основах
происходит договоренность, кто он? Он представляет собой войско
Запорожское — вот как это называлось: никакая не Украина и не княжество
Русское, а он представляет собой военную единицу, которое
организовывалась по системе полков и сотен, и т.д.
Миллер. Да, ведь полки в этой системе — это не только военные, а еще и административные единицы и территориальные образования.
Касьянов. Да. И он это войско возглавляет, он гетман этого
войска. И в системе отношений между сюзереном и вассалом он где-то
посередине. Он ищет сюзерена. Польский король как сюзерен его не
устраивает, и он ищет другого. А это были двусторонние отношения: если
вассал шел на службу к сюзерену, то и сюзерен брал на себя определенные
обязательства. Вот в этой плоскости, мне кажется, и стоит искать суть
этого трактата, оригинал которого, кстати, не сохранился.
Миллер. В качестве зацепки на будущее: этот сюжет окажется очень важен для понимания отношений между Петром и Мазепой.
Касьянов. Безусловно. Тем более что Мазепа был избран не без
содействия князя Василия Голицына, который ходил на Крым. Если
двигаться дальше и входить в эту плоскость, в те отношения и системы
лояльности, которые существовали в XVII веке и до него, то тогда
картина жизни самого Хмельницкого и его эпоха выглядит гораздо более
многопланово и интересно, чем этот одноцветный национальный нарратив.
Миллер. Что это было? Государство или полития?
Касьянов. Сказать, что это совсем не было государство, тоже
нельзя: там были элементы государства: армия, судебная система,
какая-то финансовая система, хоть и не в наших понятиях, были какие-то
нечеткие, неопределенные, но все-таки границы, можно сказать, что
православие было неким прообразом идеологии, которая объединяла элиту
этого государственного образования, но сказать, что это было
полноценное государство в модерном понимании этого слова, в понимании,
которое возникло после ХVIII века, после появления рационального
бюрократического государства, после появления национального государства
и соответствующей системы понятий, — представляется невозможным. Это
все тот же анахронизм, трансляция современных понятий в эпохи,
несоразмерные с этими понятиями, втискивание фрагментированного,
культурно гетерогенного раннемодерного мира в рамки мира модерного.
Миллер. С моей точки зрения, это не было государство вообще.
Ты говоришь, что были элементы политической организации - некая
судебная система... Ты о каком периоде говоришь?
Касьянов. О периоде Хмельницкого, когда это все создавалось.
Миллер. Т.е. на самом деле, ты говоришь о 6-7 годах.
Касьянов. Ну да, примерно десятилетие.
Миллер. И при этом военное время.
Касьянов. Да, безусловно. Т.е. это постоянный стресс, но в то же время — серьезный стимул к мобилизации и организации. Источник: http://www.polit.ru/analytics/2009/04/21/ukr.html
|